　　　　　　　　　 URL・ www.ne.jp/asahi/dost/jds/dost500

Т. Киносита

Университет Чиба, Япония

tkino@chiba.email.ne.jp

Значение ретроспективного подхода в противопоставлении хронологически-перспективному подходу к жизнеописанию

Ф.М. Достоевского

По поводу жизнеописания Достоевского я хотел бы предложить ретроспективный подход в противоположность хронологически- перспективному подходу, традиционно принятому в изучении биографии писателя.

В хронологической перспективе элементы текущей жизни писателя рассматриваются во временном причинно-следственном порядке и уходят в прошлое, исчезают из поля зрения; проще говоря, московская старомодная семейная культурная жизнь Достоевского в детстве «подчиняется» новым веяниям западноевропейской цивилизованной культуры петербургского периода России. В результате, юный писатель, заражённый модными европейскими идеями утопического социализма, оторванный от русской почвы, переживает идейный срыв в связи с делом петрашевцев; вслед за тем на десятилетней ссылке в Сибири Достоевский испытывает нравственное возрождение под влиянием встречи с духовным миром простого народа и во втором периоде его жизни находит идейный путь — «почвенничество» с православной христианской ориентацией русского народа как нравственную опору. Не вдаваясь в подробности, именно такую картину жизни писателя можно представить при использовании хронологически-перспективного метода.

Теперь в противоположность этому подходу, я хотел бы ретроспективно проследить жизнь Достоевского. Мы можем найти поддержку этого подхода в словах самого писателя в последний период его жизни. Как известно, писатель придавал большее значение силе детских воспоминаний человека. Достаточно вспоминать речь Алёши мальчикам в финале романа «Братья Карамазовы» и ряд высказываний на эту тему в «Дневнике писателя».

По убеждению писателя, идентичность человеческой личности формируется и сберегается на протяжении всей жизни благодаря сохранившимся эпизодам его воспоминаний. Через ряд эпизодов, записанных в воспоминаниях писателя, и героев в произведениях, по-моему, можно постичь «подпочвенный», ещё до сих пор недостаточно освещённый достоевистами скрытый пласт биографических элементов писателя. Этот пласт глубоко связан с нравственным менталитетом русских интеллигентов, воспитанных в детстве в семье на религиозно-культурной народной традиции, а также в юности в кругу друзей.

В современном достоеведении этой проблемой занимается О.А. Богданова. Исследовательница, ссылаясь на понятия «надыдейная точка» или «надыделогический» авторский план в «пяти великих романах» Достоевского, впервые предложенных Г.С.Померанцем, отмечает: «мы связываем его существование с погружённостью автора в духовно-душевную атмосферу русского национально-религиозного «предания», включающего в себя как языческие (по сути дела, мифологические), так и православно-христианские (собственно религиозные) элементы[1]».

Состоятельность этого понятия объясняется литературоведом термином «усадебная культура», который О. Богданова использует для описания реалий социокультурного явления в русской истории «петербургского периода», суть которого заключается во «взаимопроникновении и взаимопонимании дворянско-западнического и крестьянско-патриархального типов сознания»[2].

Считаю важным указание исследовательницы на уникальную роль Достоевского в русской литературе относительно «идеала исихазма»

Автор отмечает позицию Достоевского: «Он единственный из больших русских писателей увидел и признательно воплотил в крупных художественных произведениях (прежде всего в романе «Братья Карамазовы») культурные потенции и антропологический идеал исихазма - древней духовной традиции византийского и русского православия, ушедшей в подпочву русской церковной жизни в результате вытеснения иосифлянством и идей «симфонии» Священства и Царства (т.е. «освящения», сакрализации мирской власти) в ХVI веке,<…>» [3]

В романе «Братья Карамазовы» в келье старца Зосимы старец–исихаст указывает Ивану: «Идея эта еще не решена в вашем сердце и мучает его». По поводу эпизода этого знаменательного прозрения старца О.А. Богданова в своем анализе делает убедительный вывод; «Из слов же старца-исихаста очевидно, что «решаются» судьбоносные «идеи» не в «уме» человека, но в его «сердце», если только оно сможет открыться божественной благодати. Таким образом, без участия сердца «мысль разрешить» в мире Достоевского невозможно - оставаясь же в автономном уме, «идея» будет «мучить» человека вплоть до смерти».[4]

Этот анализ значения слов старца Зосима у О.А. Богдановой сразу ретроспективно напоминает нам известный отрывок из письма семнадцатилетнего Достоевского брату Михаилу: «Познать природу, душу, Бога, любовь… Это познаётся сердцем, а не умом <…> Ум – способность материальная …душа же, или дух, живет мыслию, которую нашёптывает ей сердце <…> ум человека, увлекшись в область знаний, действует независимо от чувства, следовательно, от сердца» (28-1, 53-54).

Здесь как будто вдруг совсем неожиданно выступает юный исихаст Достоевский. Это высказывание юного Достоевского, как правило, характеризуется результатом влияния Шиллера или Паскаля в контексте европейского романтизма. Вряд ли без какого-либо потенциального фундамента семнадцатилетний юноша случайно мог бы высказать такую глубокомысленную, антропологическую идею, касающуюся принципиальной сердцевины исихазма, т.е., «умного делания».

То, что Достоевский в детстве, отрочестве и юности был духовно воспитан и образован в традиционной культурной обстановке, свидетельствует ряд биографических фактов, эпизодов в воспоминаниях; начиная со значения Евангелия, в частности, Книги Иовы для мальчишечьей души, воспроизведённого в беседе старца Зосимы в «Братьях Карамазовых», рассказа о мужике Марее в «Дневнике писателя», ежегодного посещения Троицкой лавры с матерью (по воспоминанию А. Достоевского)[5]. Это подтверждается и домашними традициями: старшие братья Достоевские до пансиона учились Закону Божию и другим предметам у домашнего учителя, дьякона И.В. Ханиковского из Екатерининского института, сестра няни Алены Фроловны, монахиня Коломенского монастыря, часто гостила в доме Достоевских.

По Сергею Фуделю; «Достоевского с детства питало именно монастырское христианство России – душа народа, всё его светлое и самое далёкое от византийского лукавства и внешности»[6]. Достоевский в 1870-х гг., ретроспективно неоднократно сообщает корреспондентам, что он знает русский монастырь «с детства» (Майкову 29, кн.1;18)[7], «превосходно» (Страхову там же;112), «в этом мире кое-что знаю» (Каткову там же;142).

Фудель также обращает внимание на отрывок из «Дневника писателя» 1877 года по поводу популярности Четьи-Минеи среди народа; «я сам в детстве слышал такие рассказы прежде еще, чем научился читать. Слышал я потом эти рассказы даже в острогах у разбойников, и разбойники слушали и воздыхали» (25:215)

Дальше Фудель, с сомнением относясь к общепринятой интерпретации вышеуказанных слов юного Достоевского по поводу преимуществу сердца в познании в контексте русского романтизма, конкретно говоря, влияния дружбы с романтиком Шидловским, отмечает: «Но не ближе ли истоки этой мечты о преображении искать на горе Преображения?»[8], т.е. здесь Фудель намекает на исихастскую основу слов юного Достоевского. Если принять ретроспективный подход к жизни Шидловского, намёк Фуделя был бы справедлив.

Шидловский, бывший чиновник финансового министерства, горячий романтик, увлёкшийся немецким романтизмом в то время, когда юный Достоевский общался с ним, занимался изучением церковной истории, как герой повести «Хозяйка» Ордынов, в то же время жил бурно свободной, страдающей внутренним разладом жизнью. Итак, Шидловский, можно сказать постфактум, тогда ориентировался на жизнь монашескую, по всей вероятности, исихатскую, что подтверждается ретроспективными сведениями в 40-х гг. после кратковременного горячего общения и разлуки с Достоевским,

Шидловский уехал на родину в Харьков, «дома он занимался какой-то большой работой и говорил, что готовит Историю Русской Церкви. Но научная работа не могла всецело поглотить его душевную деятельность. Внутренний разлад, неудовлетворённость всем окружающим — вот предположительно те причины, которые побудили его в 50-х годах поступить в Валуйский монастырь. Не найдя, по-видимому, и здесь удовлетворения и нравственного успокоения, он предпринял паломничество в Киев, где он обратился к какому-то старцу, который посоветовал ему вернуться домой в деревню, где он и жил до самой кончины, не снимая одежды инока-послушника.»[9]

В последний раз фигура Шидловского была представлена в мемуарах: он проповедует Евангелие народу на улице[10], т.е, ведет жизнь «монашества в миру», свойственную учению исихазма, которая предшествует будущей жизни Алёши Карамазова.

В связи с научной работой Шидловского над историей русской церкви следует отметить: «в 1846 г. в Санкт-Петербургской Духовной Академии был введен курс аскетического богословия». Это событие считается « "Открытием" исихазма учеными православной Империи», которое «обусловлено происшедшим в эпоху митрополита Московского Филарета (1782-1867) поворотом русского богословия к истокам церковности и общими сдвигами в русской духовной жизни"» [11]

Ученый отмечает, что ещё до «Открытия» идеи исихазма были хорошо известны в православии: «Имена преподобных Сергия Радонежского, Нила Сорского, Паисия Величковского, Серафима Саровского, Феофана Затворника и многих других менее известных отечественных подвижников благочестия дают ясное представление о степени усвоения духовных плодов исихазма в среде русского народа», «самая практика умного делания давно уже получила распространение на Руси», «ведь исихастская традиция является жизненным нервом Православия».[12]

Эти сведения исследователя прекрасно согласуются с вышеприведёнными «ретроспективными словами» Достоевского о знании народом Четьи-Минеи и жизни русского монастыря.

Таким образом, в 40-х гг. духовно близкий Шидловскому Достоевский не случайно вводит в повесть напоминающий друга образ Ордынова, занимающегося церковной историей. Но в тот момент выполнить задачу - написать историю церкви - Ордынову, также как Шидловскому, не удалось. По этому поводу в повести писатель дает символичное и многозначительное описание Ордынова: «В нем было более бессознательного влечения, нежели логически отчётливой причины учиться и знать, как и во всякой другой, даже самой мелкой деятельности, доселе его занимавшей. <…> Он сам создавал себе систему; она выживалась в нем годами, и в душе его уже мало-помалу восставал еще темный, неясный, но как-то дивно-отрадный образ идеи, воплощенной в новую, просветленную форму, и эта форма просилась из души его, терзая эту душу; он еще робко чувствовал оригинальность, истину и самобытность её: творчество уже сказывалось силам его; оно формировалось и крепло. Но срок воплощения и создания был еще далёк, может быть, очень далёк, может быть, совсем невозможен!» (1;266).

Здесь рассказывается, вероятно, о зарождении идей, связанных с ориентацией на религиозность и антропологию исихасткого православия, отчётливо оформленной в последний период жизни писателя, в 70-х гг. и полностью развернувшейся в романе «Братья Карамазовы», а пока эта идея остаётся зародышем, составленным из амальгамы с примесью элементов разного рода народных преданий и сектантских и раскольнических верований.

Кстати говоря, примечательно, что на протяжении всего XIX века мнения об исихазме даже среди авторитетов православия были нестабильны - исихазм часто считался «сектантским» мировоззрением Для сведения: «даже в оригинальных изданиях православного государства сторонники св. Григория Паламы (память которого, кстати, Русская Православная Церковь празднует два раза в год) именовались не иначе, как "сектой исихастов" или "сектой паламистов"» (курсив – мой Т.К) [13]

Считается, что такое неоднозначное историческое положение исихазма нашло отражение в повести «Хозяйка». По-моему, для анализа этой уникальной повести необходимо, и это будет плодотворно, использовать ретроспективный подход. Конкретное развёртывание этой работы ожидает другого случая.

[1] О.А. Богданова: «Под созвездием Достоевского»- М,: Изд-во Кулагиной, Intrada, 2008. С.14.

[2] Там же. С.15, примечание 24.

[5] А.М. Достоевский: Воспоминания. М.: ГРАФ, 1999. С.50.

[6] С.И. Фудель: Наследство Достоевского. М.: Русский путь, 1998. С. 46.

[7] Все цитаты слов Достоевского Ф.М. приводятся по Полн. соб. соч. в 30 т. Л.: Наука 1972-1980. Далее в тексте в скобках указаны том и страница.

[9] М.П. Алексеев Ранний друг Ф. М. Достоевского, Одесса: Изд-во МСМХХI Всеукраинское Государственное издательство. 1921. С.6.

[11] Протоиерей Олег Климков: « Опыт безмолвия: человек в миросозерцании византийских исихастов»-глава1-1 (https://azbyka.ru/otechnik/molitva/isihazm-annotirovannaja-bibliografija/1)

« Изучение исихазма в русской литературе до 1917 г» с. 15 (PDF)( https://azbyka.ru/otechnik/molitva/opyt-bezmolvija-chelovek-v-mirosozertsanii-vizantijskih-isihastov/#0_5