Литературно-мемориальный музей Ф.М. Достоевского

Библиотека Альманаха «Достоевский и мировая культура»

Киносита Т. Антропология и поэтика творчества Достоевского.

Сборник статей. Предисловие В.Туниманова.

Санкт-Петербург: Серебряный век, 2005 — 208 с.

«Где эта беда? зачем они не понимали друг друга?»:

причина гибели Васи Шумкова в повести «Слабое сердце»

Повесть «Слабое сердце», можно сказать, одно из загадочных произведений Достоевского. Тем не менее, эта повесть до сих пор, по-моему, недостаточно изучена и проанализирована с точки зрения идейной структуры сюжета.

Самое загадочное в повести - это причина гибели Васи Шумкова. Московский исследователь, Валентин Недзавецкий по этому поводу в своей статье указывает два типа традиционных ответов. Первый: «Васю Шумкова подавило чувство вины и страха перед всесильным начальником»; второй ответ, по словам исследователя, «дан в духе популярного положения антропологического материализма, а также и утопического социализма», согласно которому человек «не может быть счастлив среди несчастных».

Недзавецкий представляет свой вариант ответа - третий, заключающийся в писательском отказе «дать какое бы то ни было исчерпывающее разъяснение изображенной трагедии.». Этот писательский отказ означает, для автора статьи, «более плодотворную, чем социологические, антропологические или психологические мотивировки, постановку проблемы человека», которая состоит в утверждении писателем «суверенности и самой, на поверхностный взгляд, ограниченной личности по отношению ко всему постороннему и надличностному»: даже такому маленькому человеку как Шумкову даны свобода выбора и предпочтение несчастья счастью.

Правда, такое новое толкование г. Недзавецкого дает повод серьезно задуматься над проблемой, но скорее усугубляет загадку причины гибели Шумкова. В главе данной книги: «Проблемы понятия «сострадание» в творчестве Достоевского», я коротко поставил вопрос по этому поводу. Основываясь на этой постановке, в данном главе попытаюсь проанализировать идейную структуру сюжета повести и подтвердить свою версию причины гибели героя.

В последней известной сцене перед загадочным, чудовищным зрелищем Невы Аркадий вдруг во что–то прозрел и был сильно потрясен. Он как будто узнал причину гибели Шумкова, и в то же время в его отношении к миру совершился крутой переворот: «Он сделался скучен и угрюм и потерял всю свою веселость. Прежняя квартира стала ему ненавистна – он взял другую. К коломенским идти он не хотел, да и не мог» (2; 48).

Что послужило причиной такой внезапной перемены в Аркадии? Он, вероятно, ощутил свою вину по отношению к Васе и к миру. По отношению к Васе с начала до конца Аркадий ведет себя как невинный добрый человек, как даже до назойливости заботливый друг. Повесть наполнена атмосферой симпатии к Шумкову, сострадательного отношения к нему всех персонажей, даже,,в частности, Юлиана Мастаковича, не говоря уже об Аркадии. Окружающий Шумкова маленький мир пронизан иллюзорной утопической сосубъективностью. Только реальные профессиональные проблемы Шумкова - переписчика, заваленного срочной работой, угрожают  его мечте, спокойствию.

Раз отказавшийся в предисловии от манеры натуралистического описания характеров (чин, возраст, звание, должность и т.д.) автор и потом как будто скрывается за кулису и сдерживает свою всемогущую функцию объяснять ситуации персонажей.３. Вероятно, появившийся вместо него два - три раза повествователь от первого лица («я») снижает свой авторитет неуместным ничтожным разглагольствованием на тему о «чепчике»(2; 27). Зато все время выступают на передний план и приобретают весомость слова Аркадия о Васе.

Посмотрим на комментарии Аркадия относительно психологии Васи: «Потому что ты счастлив, ты хочешь, чтоб все, решительно все сделались разом счастливыми. Тебе больно, тяжело одному быть счастливым! Потому ты хочешь сейчас всеми силами быть достойным этого счастья и, пожалуй, для очистки совести сделать подвиг какой-нибудь! Ну, я и понимаю, как ты готов себя мучить за то, что там, где бы нужно было показать свое радение, уменье... ну, пожалуй, благодарность, как ты говоришь, ты вдруг манкировал!» (2; 38).

Другой комментарий в форме монолога Аркадия: «Дело было в том, что Вася не исполнил обязанностей, что Вася чувствует себя виноватым сам пред собою, чувствует себя неблагодарным к судьбе, что Вася подавлен, потрясен счастием и считает себя его недостойным » (2; 40).

Эти слова Аркадия звучат громче слов самого Васи и скромного голоса автора, что приводит читателей к выводу о причине гибели Шумкова в духе «популярного положения антропологического материализма, а также и утопического социализма», по определению Недзавицкого. Несомненно, что Аркадий - человек, охваченный идеями коммуны, т.е., утопического социализма. Само его имя Аркадий («Аркадия»), вероятно, символизирует его позицию.

Теперь посмотрим на реакцию Васи относительно обращений и предложений к нему Аркадия в духе оптимистической доброты. Самым четким голосом автора, по-моему, звучат слова в финале: «Они бросились в последний раз друг другу в объятия и тяжело сжали друг друга... Грустно было их видеть. Какое химерическое несчастие вырывало слезы из глаз их? об чем они плакали? где эта беда? зачем они не понимали друг друга?»(2; 47).

В этих авторских словах читается то, что несмотря на явно интимно-доверительные отношения между друзьями и на выражение их любви друг к другу, со стороны Васи с течением времени подспудно и  подсознательно назревал его конфликт с Аркадием. Конечно, Вася сам запрещает себе осознать этот конфликт, но факты свидетельствуют, что с самого начала повести угрожает человеческому достоинству Васи со стороны Аркадия, который игриво, с шалостью отнесся к серьезному признанию Васи о своей женитьбе, и Вася, хотя «полусмеясь», выражает Аркадию свой протест: «Ведь ты добрый, ты друг, я это знаю. Я иду к тебе с такою радостью, с восторгом душевным, и вдруг всю радость сердца, весь этот восторг я должен был открыть, барахтаясь поперек кровати, теряя достоинство...» (2; 18). Вася даже не хотел сказать другу имени своей невесты. Но «добрый сердцем» Вася не только не высказывает неприязнь к Аркадию, но наоборот выражает альтруистическое доброе желание: «Вот мне и досадно, что я не мог сказать тебе, как хотел, обрадовать, принесть удовольствие, рассказать хорошо, прилично посвятить тебя... Право, Аркаша, я тебя так люблю, что, не будь тебя, я бы, мне кажется, и не женился, да и не жил бы на свете совсем!» (2; 18).

Добрый парень со "слабым сердцем" Вася не только не сомневается в доброте и дружбе Аркадия, но со своей стороны даже предлагает другу сожительство после брака («Аркаша! голубчик ты мой! будем жить вместе. Нет! я с тобой ни за что не расстанусь»). Конечно, как и Аркадию Васе тоже не чужда утопическая мечта по осуществлению коммуны, но у Васи подсознательно начинает звучать диссонанс именно после встречи Аркадия с Лизой, когда Аркадий «был влюблен, насмерть влюблен в Лизаньку !» (2; 28) и высказался так: «я люблю ее так, как тебя; это будет и мой ангел, так же как твой, затем что и на меня ваше счастье прольется, и меня пригреет оно. Это будет и моя хозяйка, Вася; в ее руках будет счастие мое; пусть хозяйничает как с тобою, так и со мной. Да, дружба к тебе, дружба к ней; вы у меня нераздельны теперь; только у меня будут два такие существа, как ты, вместо одного...» (2; 29).

Реакция Васи на эти слова Аркадия привлекает наше внимание: «Вася был потрясен до глубины души его словами. Дело в том, что он никогда не ожидал таких слов от Аркадия» (2; 29). Повествователь здесь больше не заглядывает сам в душу Васи, а обращает внимание на то, как Аркадий « теперь же тотчас пустился и в мечтания самые веселые, самые свежие, самые радужные !», хотя вообще совсем не любил мечтать. «Мечтателем» Аркадий называл Васю («ты добрый, нежный такой, но слабый, непростительно слабый <…> Ты, кроме того, и мечтатель, а ведь это тоже нехорошо: свихнуться, брат, можно! Послушай, ведь я знаю, чего тебе хочется!» - 2; 37).

Аркадий явно выступает «непосредственным» человеком (по определению героя «Записок из подполья»), не знающим рефлексии, и не осознает, что его чрезмерная опека мучит друга. К тому же Аркадий как будто играет роль двойника, напоминающего Голядкина-младшего, который отнял место Голядкина-старшего (в данном случае у невесты) и довел его до безумия. Сцена, когда Аркадий появляется перед Лизанькой, привлекает внимание: «Но представьте все удивление ее, весь ее стыд внезапный: прямо за Васей, как будто желая спрятаться сзади его, стоял, немного потерявшись, Аркадий Иванович» (2; 26).

Дальше идет рассуждение повествователя о том, что Аркадий был неловок с женщинами, о невыгодном положении, в котором он оказался, что повествователю иногда совестно за излишнюю восторженность Васи, и дальше продолжается длинное разглагольствование на тему чепчика. В описании уделяется много места похвале Аркадию за то, что «он превосходно успел заговорить об Юлиане Мастаковиче», так что Лизанька благодарит Аркадия за опеку над Васей («она слышала, что Аркадий Иванович был такой истинный друг ее жениха, так любил его, так наблюдал за ним, напутствовал на каждом шагу спасительными советами, что, право, она, Лизанька,. не может не благодарить его, не может удержаться от благодарности, что она надеется, наконец, что Аркадий Иванович полюбит и ее хоть вполовину так, как любит Васю» (2; 28)). В конце концов Лизанька высказывает надежду, что «Аркадий Иванович не только их не оставит, но даже жить будет вместе.

- Мы будем втроем как один человек! – вскричала она в пренаивном восторге» (2; 28).

Здесь самое главное в том, что в это время Вася остается буквально за кулисами. Дальше центральным героем выступает Аркадий. Описание состояния Васи ведется теперь глазами Аркадия, наставляющего Васю на нужный режим работы такими словами: «Только уж ты теперь держись у меня, уж держись, уж я над тобой, брат, и сегодня, и завтра, и всю ночь буду с палкой стоять, замучаю на работе: кончай! кончай, брат, скорее!» (2; 29).

Аркадий даже предлагает Васе, что он вместо друга посетит Юлиана Мастаковича и Артемьевых, чтобы поздравить их с Новым годом. Нет сомнения, что предложения и поступки Аркадия относительно Васи продиктованы доброжелательной дружбой, следовательно Васе нельзя не принимать слова друга с глубокой благодарностью, тем не менее в глубине души он реагирует как-то не так. Его чрезмерная благодарность Аркадию, Юлиану Мастаковичу и своей судьбе уже подсказывает что-то другое. И при случае неоднократно у Васи возникает загадочная стихийная реакция на слова и поступки Аркадия, смысл которой не понятен другу: «Аркадий Иванович даже стал беспокоиться; на ускоренные вопросы свои он почти не получил ответов от Васи, который отделывался словцом-другим, иногда восклицанием, часто вовсе не относившимся к делу <…> «Ах, брат, полно болтать!» - ответил Вася даже с досадою», «Вася не отвечал или пробормотал что-то под нос, и оба в решительной тревоге добежали домой <…> Какой-то страх нашел на него... «Что с ним? – сказал он про себя, смотря на побледневшее лицо Васи, на разгоревшиеся глаза его, на беспокойство, выказавшееся в каждом движении" (2; 30).

Все эти описания реакции Васи относятся к сценам, когда Вася взялся за работу дома. Так что возникает впечатление, что Васю мучает именно тревожная ситуация с его работой, в результате чего он хмурится с Аркадием, а Аркадий сам с состраданием помогает Васе в разрешении задачи. Действительно, Аркадий заботится о Васе и советует так: «не лучше ль было бы тебе переспать немножко? Смотри, ты совсем в лихорадке...» На эти слова «Вася с досадой, даже со злостью взглянул на Аркадия и не отвечал» (2; 30).

Такая неприязненная реакция Васи относительно Аркадия появляется стихийно, прерывисто, на поверхности же остается дружеское отношение. Аркадий субъективно убежден, что должен друга спасти, а автор не пропускает указать субъективность Аркадия: «Ах, его нужно спасти! нужно спасти!» - проговорил Аркадий, сам не замечая того, что в своем сердце уже возвел до беды, по-видимому, маленькие домашние неприятности, в сущности ничтожные» (2; 34-35).

Эта авторская ирония намекает на серьезный психологический разлад между друзьями. Об этом свидетельствует и дальнейшее событие: невзирая на договор о том, что Аркадий, заменив Васю, посетит Юлиана Мастаковича, к огромному своему удивлению Аркадий увидел в швейцарской начальника подпись друга в столбце посетителей. На пути домой бегом Аркадий «на Неве носом к носу столкнулся с Шумковым», тоже бежавшим. По этому поступку Васи видно, что он находится в совершенной панике. Вася говорит: «Аркадий! я не знаю, что со мной делается! я...» (2; 35). Аркадий утешает его: «Полно, Вася, полно! ведь я знаю, что это такое. Успокойся! ты взволнован и потрясен со вчерашнего дня! <…> Все-то тебя любят, все-то около тебя ходят, работа твоя подвигается, ты ее кончишь, непременно кончишь, я знаю: ты вообразил что-нибудь, у тебя страхи какие-то...» (2; 35).

Аркадий даже напоминает прошлый случай, когда Вася получил чин, праздновал неделю «от счастья и от благодарности». Вася отвечает: «Да, да, Аркадий; но теперь другое, теперь совсем не то...» (2; 35) и продолжает: «Я только один без тебя не высидел; а вот ты теперь со мной, так я сяду писать». Теперь читателям ясно, что угрожает Васе. Васю беспокоит нарушение своего суверенитета из-за опеки Аркадия, иначе говоря, опасность лишения невесты и места. За кулисой звучит мотив захвата места двойником или узурпаторства. Излишняя ассимиляция Аркадием Васи подспудно провоцирует в ощущении Васи другость относительно друга. Аркадий до конца не осознает другую сторону своей доброты относительно друга и стремится спасти его: «Вася! я спасу тебя. Я понимаю всё это. Это дело не шутка. Я спасу тебя! Слушай, слушай меня: я завтра же иду к Юлиану Мастаковичу...» (2;37). На это предложение Аркадия Вася отвечает отрицательно: «Знаешь ли, что ты уже теперь убиваешь меня? – проговорил Вася, весь похолодев от испуга». Невзирая на такую резкую реакцию Васи, добренький «непосредственный» человек Аркадий развертывает свое наблюдение психологии друга: «Ну, послушай! Я вижу, что огорчаю тебя. Видишь, я понимаю тебя: я знаю, что в тебе происходит. Ведь уж мы пять лет вместе живем, слава богу!» (2, 37). Дальше Аркадий, определив Васю человеком «добрым, нежным таким, но слабым, непростительно слабым», к тому же «мечтателем», излагает свое наблюдение по поводу того, чего Васе хочется («Послушай, ведь я знаю, чего тебе хочется»).

Таким образом, Аркадий начинает уже знакомое нам одностороннее комментирование психологии Васи. На слова друга Вася реагирует не активно. «Вася смотрел с любовью на своего друга. Улыбка скользила по губам его» (2; 38). Дальше Аркадий (со словами «я же пожертвую собой для тебя») предлагает даже сходить к Юлиану Мастаковичу вместо Васи и просить о милости. А Вася «со слезами на глазах», сжимая руку Аркадия», отказывается от предложения друга: «Полно, Аркадий, полно < ....> только ты не ходи... Да послушай». Но Аркадий, как будто стоящий на позиции Васи («Я по твоим словам говорил»), не отменяет своего предложения. Реакция Васи на это изложена так: «Вася сомнительно покачал головою. Но благодарный взор его не сходил с лица друга».

Теперь пик диссонанса в слабом сердце Васи выражается следующими словами: «я давно хотел спросить тебя: как это ты так хорошо меня знаешь?», «Да, Аркадий, знаешь ли, что даже твоя любовь меня убивала? <….> Ну, оттого, что ты так любил меня, а я ничем не мог облегчить своего сердца, ничем тебя возблагодарить не мог...» (2; 39).

Здесь уместно вспоминать замечание Валериана Майкова по поводу одной сцены из «Бедных людей», где в конце повести Варвара посылает Девушкина по магазинам с вздорными предсвадебными поручениями. Слова критика глубокомысленны:

«Само собой разумеется, что любовь Макара Алексеевича не могла не возбудить в Варваре Алексеевне отвращение, которое она постоянно и упорно скрывала, может быть, и от самой себя. А едва ли есть на свете что-нибудь тягостнее необходимости удерживать свое нерасположение к человеку, которому мы чем-нибудь обязаны и который (сохрани боже!) еще нас любит! Кто потрудится пошевелить свои воспоминания, тот наверное вспомнит, что величайшую антипатию чувствовал он никак не к врагам, а к тем лицам, которые были ему преданы до самоотвержения, но которым он не мог платить тем же в глубине души. Варвара Алексеевна (мы в этом глубоко убеждены) томилась преданностью Макара Алексеевича больше, чем своею сокрушительной бедностью, и не могла, не должна была отказать себе в праве помучить его несколько раз лакейскою ролью, только что почувствовала себя свободною от тягостной опеки. Неестественно человеку столько времени изнывать от насилия, в котором видят привязанность, и когда-нибудь не вступиться за поруганную самостоятельность своей симпатии. Впрочем, что ж? Чувствительные души, которые не выносят уразумения подобных фактов, могут утешить себя тем, что все-таки перед отъездом в степь, <….> Варвара Алексеевна написала Макару Алексеевичу письмецо, в котором называет его и другом и голубчиком » ４.

В свете этих слов В. Майкова нам, вероятно, следует понимать ситуацию и Васи Шумкова. В то же время появляется одна из главных тем творчества Достоевского. Это проблема «другости». В той же сцене Вася многозначительно продолжает: «Видишь ли, вот что мне сказать хочется. Мне кажется, не знал себя прежде, - да! да и других тоже вчера только узнал. Я, брат, не чувствовал, не ценил вполне. Сердце... во мне было черство... Слушай, как это случилось, что никому-то, никому я не сделал добра на свете, потому что сделать не мог, - даже и видом-то я неприятен... А всякий-то мне делал добро! Вот ты первый:  разве я не вижу. Я только молчал, только молчал!» (2; 39, полужирный – мой, Т.К). 

Оптимистический, добренький «непосредственный» человек Аркадий до конца не осознает свое психологическое насилие над Васей. Даже после последних слов Васи он никак не сомневается в своей версии о причине страдания друга и все еще думает про себя: «Дело было в том, что Вася не исполнил обязанностей, что Вася чувствует себя виноватым сам перед собою, чувствует себя неблагодарным к судьбе, что Вася подавлен, потрясен счастием и считает себя его недостойным <….> что со вчерашнего дня еще не опомнился от своей неожиданности. «Вот что такое! – подумал Аркадий Иванович – Нужно спасти его. Нужно помирить его с самим собою. Он сам себя отпевает» » (2; 40, полужирный – мой, Т.К).

Аркадию не до того, что именно вчерашнего дня случилось с Васей: осознание «другости» в сострадательном отношении к нему со стороны Аркадии; он даже стал наблюдать себя холодными глазами третьего лица («даже видом я неприятен»). Теперь читателю ясно, в чем заключается причина трагедии Васи. Это, с другой стороны, и трагизм утопической антропологии Аркадии. Тем не менее Аркадию не открывается до конца тайна причины гибели Васи. Даже после того, как Вася сошел с ума, Аркадий придерживается утопической грезы, и «ему казалось, что все братья его бедному Васе, что они тоже терзаются и плачут об нем». На вопрос Юлиана Мастаковича: «Отчего он сошел с ума?», Аркадий отвечает « От благо-дарности!»

 Повествователь комментирует это так: «Все выслушали ответ его в недоумении, и всем показалось странным и невероятным». И дальше последний момент разлуки друзей повествователь описывает крайне весомо, эмоционально и трагически: «Они бросились в последний раз друг другу в объятия и тяжело сжали друг друга... Грустно было их видеть. Какое химерическое несчастие вырывало слезы из глаз их? об чем они плакали? Где эта беда? зачем они не понимали друг друга?..» (2; 47, полужирный – мой, Т.К).

Главным героем в фабульном плане выступает Вася Шумков, а в плане идейной структуры сюжета несомненно герой - Аркадий Иванович Нефедевич. Шаблонная тема чиновничьей повести 40 годов переосмыслилась и переформировалась в тему идейного кризиса утопической антропологии. Вспомним, что в предисловии автор уклонился от объяснения, почему «один герой назван полным, а другой уменьшительным именем». Почему? По-моему, причина в том, что в двухслойной структуре повести каждый герой принадлежат к разным планам: один - к бытовому, а другой - к идейному.

Мистическое зрелище на Неве, увиденное глазами Аркадия в самом финале, придает повести глубокий смысл. Параллельное описание той же картины на Неве в фельетоне «Петербургские сновидения в стихах и прозе» (1861 г.) подсказывает, что это переживание имеет автобиографический элемент. В фельетоне мы читаем: «Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но еще не осмысленное; как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то темным слухам, но какими-то таинственным знаком. Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование» (19; 69).

 Из этого пассажа можно понять, что фельетонист (молодой Достоевский-утопист) столкнулся с «умопостигаемым» миром т.е., миром «вещей в себе», по кантовому термину, не постигаемым эмпирической ориентацией.５ Вот почему он сразу задает вопрос: «Скажите, господа, не фантазер я, не мистик я с самого детства? Какое тут происшествие? что случилось? Ничего, ровно ничего, одно ощущение, а прочее все благополучно»  Дальше он называет это ощущение "видением" («я называю мое ощущение на Неве видением») и переводит фельетонную тему в тему мечтателя, фантазера в смысле второго значения, «видения». Тем не менее, с моей точки зрения, должно понимать это слово в смысле первого значения; «видение» т.е., «способность видеть». По крайней мере, ощущение Аркадия должно было видением. Непосредственный утопист Аркадий впервые в жизни соприкоснулся с ощущением. "видением" и прозрел в то, что существует мир другого порядка, непроницаемый для эмпирического <обыкновенного рассудка> человека непосредственного».

Чудовищная фантастическая картина на Неве, видение крушения и исчезновения паром земной конструкции символизирует нашествие силы другого мира в сознание Аркадия, что и вынудило его осознать вину перед Васей против своей воли.

Этот психологический кризис его выражен в последнем пассаже: «Губы его задрожали, глаза вспыхнули, он побледнел и как будто прозрел во что-то новое в эту минуту» (2; 48, жирный – Т.К). После этого шока «он сделался скучен и угрюм и потерял всю свою веселость». А в фельетоне автор отметил: «Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование» (19; 69). Автобиографизм этого переживания предвещает идейное углубление художественного мира писателя.

Примечания

Недзавецкий В. Право на личность и ее тайну (христианский аспект творчества молодого Достоевского) // Достоавский и мировая культура. М., 1997. �� 8. С. 38.

Там же. С.39.

３ . В.А.Туниманов отмечает в предисловии полемику Достоевского с «натуральной» или физиологической» манерой и указывает на характер повести: «Диалог, как живое «действие» закономерно потеснил авторское слово», «художественная структура повести Достоевского «Слабое сердце» прямо противоположна той, которая сложилась в тип «натуральной» или «физиологической» повести»; см.:. Туниманов В.А «Милочка» С.П. Победоносцева и «Слабое сердце» Ф.М. Достоевского //Достоевский. Материалы и исследования. Т. 8. Л., 1988. С. 245-246

４Майков В.Н. Литературная критика. М.,1985. С.181.

５ В связи с такой характеристикой вспоминаются слова Вячеслава Иванова: «Итак, внутренний смысл случавшегося улавливает тот, кто различает под его движением сокровенный ход иных, чисто-реальных событий. Действующие лица внутренней, реальной драмы – люди, но не как личности, эмпирически выявленные в действии внешнем или психологически постигнутые в заветных тайниках душевной жизни, но как личности духовные. созерцаемые в их глубочайших, умопоситигаемых глубинах, где он и соприкасаются с живыми силами иных». Дальше идет высказывание писателя из письма к А .Майкову «...я лишь реалист в высшем смысле. т.-е. изображаю все глубины души человеческой»  Дальше после цитаты В. Иванов продолжает так: «Но личность для Достоевского антиномична, - не только вследствие противоречивой сложности своего внутреннего состава, но и потому, что она одновременно и отдельна от других личности, и со всеми непостижимо слита; ее границы неопределимы и таинственны» В.Иванов. Экскурс основной миф в романе «Бесы», «Борозды и межи». М., Изд-во «Мусагет», 1916. с. 63