Киносита Т. Антропология и поэтика творчества Достоевского.

Сборник статей. Предисловие В.Туниманова.

Санкт-Петербург: Серебряный век, 2005 — 208 с.

Подпольные элементы психики Настасьи Филипповны и их функция в развертывании сюжета романа «Идиот»

А.П. Скафтысов в своей статье, отметил в психике Настасьи Филипповны «наслаждение от обиды и унижения»1., элементы которой я назвал бы подпольными. Эти черты психики Настасьи, по-моему, вполне соответствуют осмысленному Достоевским трагизму подполья, «состоявшего в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его и, главное, в ярком убеждении этих несчастных, что и все таковы, стало быть, не стоит и исправляться!» (16, 329)

Типичное проявление такой психики, конечно, мы наблюдаем у героя  «Записок из подполья». У него именно «горечь обращалась наконец в какую-то позорную, проклятую сладость и наконец – решительное, серьезное наслаждение!»(5, 102)

У еще одного человека подпольного типа - героя из «Кроткой»- при «отчаянии» кипел в его сердце «восторг».(24, 30)

　Что касается Настасьи Филипповны, то, по наблюдению Мышкина, «в этом беспрерывном сознании позора для нее, может быть, заключается какое-то ужасное, неестественное наслаждение, точно отмщение кому-то»(8, 361)

Все они испытывают в тупике порочного круга то сладость, то наслаждение, то восторг. Что приводит Настасью Филипповну к такому несчастному состоянию психики - к «наслаждению от обиды и унижения»? Я бы сказал, словами Скафтымова, следующее: «мотив жажды идеала и прощения и мотив гордыни, создающий неспособность приблизиться и осуществить прощение».2. Скафтымов видит сосуществование этих двух мотивов во всех случаев образа героини, т.е., «в каждый момент ее биографии, будет ли это эпизод непосредственного сценария романа или момент авторской экспликации и реминисценции, даваемой через других персонажей» 3

Как назвать общий для них порочный круг функции сознания?

Я бы назвал этот порочный круг функцией романтической иронии, которая приводит к «несчастному сознанию», в осмыслении Гегеля. В другой главе «Ирония судьбы или ирония романтическая? По поводу трагедии героя рассказа «Кроткая» » я анализировал образ героя-закладчика с этой точки зрения. В этой главе попробую проанализировать образ Настасьи Филипповны. Впервые почуял ироническое двоемыслие в поступках Настасьи Ганя в сцене встречи с ней его семьи в его доме, когда появился Иволгин во фраке перед Настасьей. Это описывается с позиции Гани : «И вот генерал тут пред всеми, да еще торжественно приготовившись и во фраке, и именно в то самое время, когда Настасья Филипповна «только случая ищет, чтобы осыпать его и его домашних насмешками». (В этом он был убежден.) Да и в самом деле, что значит ее теперешний визит, как не это. Сдружиться с его матерью и сестрой или оскорбить их у него же в доме приехала она? Но по тому, как расположились обе стороны, сомнений уже быть не могло: его мать и сестра сидели в стороне как оплеванные, а Настасья Филипповна даже и позабыла, кажется, что они в одной с нею комнате ...И если так ведет себя, то, конечно, у ней есть своя цель!»(8, 91)

Вслед за этим в другой сцене Варя говорит Мышкину: «С какой же вы стати сказали ей прямо в глаза, что она «не такая»? И, кажется, угадали. Оказалось, что и действительно, может быть, не такая. Впрочем, я ее не разберу! Конечно, у ней была цель оскорбить, это ясно»(8, 101)

Прозрение глазами Гани и Вари замысла Настасьи при посещении Иволгиных и амбивалентность ее поступков позволяет нам подойти к осмыслению иронических элементов ее поведения. В повествовании о биографии Настасьи привлекает наше внимание тот факт, что, невзирая на старание Тоцкого привить ей привычки роскоши, Настасья «никак не поддавалась ей», хотя она «даже любила ее». Она субъективно никогда не скована условиями, окружающими ее. Для нее самая важная ценность – это свобода. Лебедев передает Мышкину слова Настасьи, убежавшей от Рогожина перед свадьбой: «Еще сама по себе. Я, говорит, свободна, и, знаете, князь, сильно стоит на том, я, говорит, еще совершенно свободна!

<…> еще вчера Николаю Ардалионовичу про свою свободу много хвалилась»(8, 167). Сам Рогожин передает Мышкину слова Настасьи: «Я, говорит, еще сама себе госпожа, захочу, так и совсем тебя прогоню, а сама за границу поеду». (8, 75).

Настасья всегда реагирует негативно на сковывающую ее ситуацию. В то же время, она не отрекается от этой ситуации. Чем более она притягивается к Мышкину, тем более, напротив, убегает от него. Чем более боится Рогожина, тем сильнее, напротив, притягивается к нему. В беседе с Мышкиным Рогожин отмечает эту сущность ее поведения: «Она от тебя и убежала тогда, потому что сама спохватилась, как тебя сильно любит. Ей не под силу у тебя стало»(8, 180). Об отношении Настасьи к Рогожину он говорит: «Да потому-то и идет за меня, что наверно за мной нож ожидает!»(8, 179), «Да не было бы меня, она давно уже в воду кинулась;　Верно говорю. Потому и не кидается, что я, может, еще страшнее воды. Со зла и идет за меня ... коли выйдет, так уже верно говорю, что со зла выйдет»(8:180)

Таким образом, Настасья все время находится в порочном кругу противоположности между собственным намерением и поведением. Настасья Филипповна, так же как и герои из «Записок из подполья» и «Кроткой», разделяет «несчастное, раздвоенное внутри себя сознание» по определению Гегеля. Такой персонаж всегда должен «в одном сознании иметь и другое, и, таким образом, тотчас же только оно возомнит, что оно достигло победы и покоя единства, оно из каждого сознания должно быть снова изгнано»4.

　С такой точки зрения Настасья Филипповна, можно сказать, несомненно принадлежит к субъектам романтической иронии, иначе говоря - подпольного сознания. Тем не менее, впечатление от нее довольно сильно отличается от того, которое производят герои из «Записок из подполья» и «Кроткой». В чем заключается это различие?

По мнению философов, Гегеля, Николая Гартмана и др., романтическая ирония разделяется на два типа: один с самого начала акцентируется на крайности эгоцентрического самосознания, другой акцентируется на крайности самоунижения в свете своего идеала. Ироническому субъекту первого типа свойственно субъективно совершенно своевольно утверждать или отрицать объективный, внешний мир, что, несомненно, напоминает мечтателей типа подпольного человека и героя «Кроткой». Иронический субъект второго типа безгранично отрицает себя как не достойного обожаемого им идеала. Вот именно этот тип напоминает Настасью Филипповну, которая, колеблется, как отмечает Скафтымов, «между импульсом самоутверждения и гордости – с одной стороны, и сознанием своей недостаточности, неполноты пред высшим идеалом и тоской по этому идеалу – с другой стороны»5.

.　Итак, хотя акценты в изображении персонажей двух типа подпольного человека различаются между собой, в основном они страдают общими элементами: самоуничижением и гордыней. В структуре их психики эти элементы связаны противоположно, амбивалентно друг с другом. Отсюда возникает безграничное несогласие между намерением и его выражением (слова, поведение) и в конце концов они останавливаются на наслаждении иронической субъективной свободой, приводящей их к победе в мечте или к «наслаждению от обиды и унижения».

Изображение иронической психики героев из «Записок из подполья» и «Кроткой» ведется в исповедальной форме. Но их признания не обычного, не спокойного стиля. Их слова пронизаны ироническими двойными смыслами. Ироническая провокационная функция слов направляется к самой себе и обнаруживает сущность гипертрофированного эгоцентризма их субъекта.

По контрасту с ними, создание образа Настасьи Филипповны ведется то через описание повествователя, то глазами Мышкина, то через реакцию других персонажей на ее поведение. Наряду с уже процитированными мной словами Гани, Вари и Рогожина, двойной иронический смысл поведения Настасьи выявляет реплика Птицына Тоцкому в финале сцены именин: «<....>у японцев в этом роде бывает, <....> обиженный там будто бы идет к обидчику и говорит ему: «Ты меня обидел, за это я пришел распороть в твоих глазах свой живот» и с этими словами действительно распарывает в глазах обидчика свой живот и чувствует, должно быть, чрезвычайное удовольствие, точно и в самом деле отмстил»(8, 148).

Кстати замечу, что в Японии в свое время, больше трехсот лет тому назад, в обществе Самурая действительно　этого рода самоубийство - «харакири» - было признано как акт оправдания своей чести, без основания оскорбленной. Но этот акт никак не относится к отмщению. Во всяком случае, сравнение поступков Настасьи с харакири указывает на романтическое субъективное преодоление предмета, т.е., ироническую сущность ее поведения.

В романе «Идиот» главная линия сюжета, связанного с судьбой Настасьи Филипповны, развертывается в зависимости от ее поведения.

Обратим внимание на провокационную функцию ее поведения. Как я уже отметил, в сцене при посещении семьи Гани ее двусмысленное отношение смущает семью и провоцирует не только шутовство генерала Иволгина, но предложение Рогожина Настасье с деньгами. Она всегда окружена сомнительным шутовским народом – героями из низших классов - и ее жизнь пахнет карнавальным воздухом. Повествователь описывает ее двусмысленное ощущение так: «<....>многое было в Настасье Филипповне <....> Не говоря уже о неизящности того сорта людей, которых она иногда приближала к себе, а стало быть наклонна была приближать, проглядывали в ней и еще некоторые совершенно странные наклонности: заявлялась какая-то варварская смесь двух вкусов: способность обходиться и удовлетворяться такими вещами и средствами, которых и существование нельзя бы, кажется, было допустить человеку порядочному и тонко развитому» (8, 115)

Такое раздвоение поведения и вкуса объясняется функцией романтической иронии, которая служит провокации и оживлению рутинной жизни. На именинах Настасьи Филипповны, полных карнавального воздуха, ее двусмысленное ироническое поведение определяет дальнейшее развитие сюжета. Мотивировка неоднократного движения Настасьи между двумя полюсами - Мышкиным и Рогожиным - заключается в следующем: во-первых, это самоуничижение перед идеалом, во-вторых - стремление к полной свободе. При этом самоуничижение не снижает силу гордости, наоборот, все более поднимает ее, стремление к свободе парадоксально усиливается сознанием отчаянности поступка (слова Рогожина:«Да потому-то и идет за меня, что наверно за мной нож ожидает!»)

Ироническая ее двусмысленность достигает пика и взрывается во время встречи-поединка Настасьи с Аглаей. Двойное самоуничижение Настасьи перед Мышкиным и Аглаей осложняет отношение между ними, и проникнутая Аглаей Настасья вдруг обнаруживает свою другую сторону: гордость. Настасья таким ироническим поведением все более провоцирует Рогожина, возбуждает у него сильную ревность и, в конечном счете, сама становится жертвой его ножа.

Таким образом, иронические элементы определяют отношение Настасьи к людям и оформляют одну из главных сюжетных линий романа.

Другая сюжетная линия относится к Мышкину. Если иронические элементы Настасьи Филипповны я назвал бы «романтическим», то другого сорта иронию я отмечу в поведении Мышкина.

Мышкин вообще считается «идиотом», юродивым. просто невинным, добрым человеком, но это только по видимости. Его функция в романе огромная. Все персонажи открывают себя только ему без предосторожности. У Мышкина особенный дух, умеющий ассимилироваться диалогически с партнерами (с «состраданием»), значит, провоцировать их на признание ему. По поручению автора Мышкин олицетворяет одну сторону своего рода <сократической> иронии. которая, по-моему, функционирует в качестве авторского отношения Достоевского к персонажам.

Судьба и характер Настасьи Филипповны сами по себе – мрачные и даны в натуралистическом колорите. Только в результате освещения сострадательным диалогическим подходом Мышкина образ Настасьи оживляется необычной красотой и вырисовывается ее глубокий трагизм.

Таким образом, в романе «Идиот» мы наблюдаем главную линию сюжета романа в контрапунктическом развертывании, с одной стороны - в поведении Настасьи Филипповны, пронизанном романтической иронией и, с другой стороны, - в сострадательном подходе к ней и к другим персонажам Мышкина, функционально воплощающего одну сторону позиции <сократической> иронии, которая　в целом совершится не только ассимиляцией («состраданием»), но и дистанцированием.

Автор не давал Мышкину чутьё дистанцирования, в результате чего князю были неизбежны деградации и гибель во второй половине романа. Только «первому автору», умевшему «ускользать из всякого образного представления»(Бахтин)6..была дана возможность свободно пользоваться <сократической>, иначе говоря, авторской иронией. Таким образом в романе «Идиота» мы видим освещение и эстетическое преодоление подпольных элементов психики Настасьи Филиповны авторской иронией, раздающей персонажам разные точки зрения на героиню.

примечания

1. . А.С.Скафтымов: Тематическая композиция романа «Идиот»//Нравственные искания русских писателей. изд-во «Художественная Литература», 1972. с.36, с. 43

2. Там же, с.33

3 Там же.

4. Гегель: Феноменология духа ,изд-во Наука, М.., 2000. с.110

5. А.С.Скафтымов   Указ. книг. с 33.

6.  М. Бахтин: Из запись 1979-1971 //Эстетика словесного творчества .М., «Искусство».1979. с.353